Америка 1993 школа 

Пишет эммигрант-еврей из СССР:

С понятием физической конфронтации я, как и многие из нас, познакомился в школе. Это было в Америке, куда мы уехали в 1993-м.

В хорошую еврейскую школу, мечту всех родителей-эмигрантов, я не попал. На собеседовании в школе имени Маймонида нам, наполовину сефардам, сказали, что мы похожи на армян и что в армянской школе учиться будет гораздо лучше.

Учебное заведение не страдало ксенофобией, просто завуч в приемной комиссии был анекдотично старым и полуслепым раввином. Ему наши смуглые от эмиграции лица показались кавказскими, а потому не имеющими никакого отношения к Маймониду и школе, названной в его честь. Так получилось, что именно этот раввин навсегда отделил меня от счастливого еврейского детства в кипе — с любящими учителями и ненавязчивыми уроками физкультуры. Контраст с уходящей в прошлое Россией был удивительным. Там меня обзывали жидом, а в Америке даже не считали евреем.

Куда более толерантными оказались афроамериканцы из школы имени Мартина Лютера Кинга. На собеседовании меня назвали братом, и завуч, 50-летний мужчина в желтой рубашке с короткими рукавами, выставил свой кулак, по которому я, изнеженный ленинградский ребенок, чуть-чуть ударил своим.
В начале сентября я пошел в пятый класс с дежурной советской улыбкой, в белой рубашке и отутюженных брюках. В моих планах было:
1) со всеми познакомиться;
2) всем понравиться;
3) обязательно узнать о внеклассных кружках, желательно юных авиастроителей и шахматистов.

Домой я вернулся в грязных брюках и разорванной рубашке. Губа была разбита, руки юного авиастроителя украшали ссадины. Я попал на свое первое внеклассное занятие: несколько американских зверей методично избивали меня за углом у школы. Их не останавливало, что я был один, что я ничего им не сделал и что другой рубашки у меня нет. Они отстали, только когда пара особенно метких ударов по солнечному сплетению заставили меня свернуться в клубок и хватать воздух широко открытым от удивления и боли ртом.
Это произошло по нескольким причинам. Так вышло, что в школе имени Мартина Лютера Кинга я оказался:
1) белым;
2) не говорящим по-английски;
3) в белой рубашке и отутюженных брюках.

В черной школе образца 1993-го это было необычайно смелым стилистическим решением, особенно в исполнении розовощекого мальчика из бывшего СССР. К тому же мальчик был новеньким, а значит, чужим. Первого сентября я стал тем парнем, который корчится на земле от ударов его новых друзей. Мысли о шахматах и авиастроении отошли на второй план. О других кружках я узнал утром — они были синими и вокруг глаз.

Интуиция подсказывала, что учителям лучше не жаловаться. Тем не менее продолжать ходить в школу, где приветствие выражают с помощью подошв Nike Air, не очень хотелось. Я заперся в своей комнате и читал «Маленького принца». Страна, куда мы приехали, предстала кошмаром. Радужная Америка, чей образ создавали родительские разговоры на кухне, оказалась выдумкой. В настоящей Америке били просто так — сразу и по лицу. Через неделю уговоров и слез я успокоился и вернулся в школу.

Последующие три года я старательно учил английский язык у телевизора и американскую культуру на игровой площадке. Драки случались, но уже не производили на меня такого впечатления. Карточный домик благополучного советского детства разрушился под ударами эмигрантской действительности. Я стал одеваться, как было принято у детей с района. Выучил правила игры — от отношений с учителями до агрессивного стрит-бола, который, как и многое в моей школе, часто заканчивался кровью. Я больше не мечтал о Жюле Верне и таинственных островах, а готовился стать профессиональным баскетболистом или на худой конец гангстером. В общем тем, кто по-любому выше других.

Как только я научился носить джинсы ниже трусов, отличать Warren G от Nas и загонять мяч в корзину приемом pump, родители объявили, что мы ненадолго возвращаемся в Россию. Уехать, так и не став своим, было невозможно. За день до отъезда я профессионально стукал кулаком о кулак своих «братьев» и в качестве дембельского аккорда принял участие в избиении новенького — эмигранта в белой рубашке, кажется, из Польши. В последний день в школе имени Мартина Лютера Кинга мне удалось стать тем парнем, который стоит над тем парнем, который корчится на земле. Асфальт рвал его рубашку; мы помогали ногами. Он тоже не знал, как это бывает: не сгруппировавшись в первые секунды, он получил порцию ударов по животу и солнечному сплетению. Мальчик завыл — так утробно, что, казалось, ему совсем не 13 лет. Изо рта текли слюни. Мы подбадривали друг друга и объясняли поляку на непонятном для него языке, что он — чужой. Происходящее шло вразрез с учениями доктора Кинга о мирном противостоянии. Нужно было становиться сильным и работать ногами. Когда мальчик перестал сопротивляться, мы отошли.

Было пофиг, о чем он думал, когда окровавленным возвращался домой. Совсем наплевать, как его утешала заплаканная мать. Как пыталась найти среди его одежды футболку, за которую ее сына не будут месить ногами американские звери. Как он рыдал, обняв ее, задыхаясь, рассказывая о встрече с прекрасным новым миром. Миром, где бьют просто так — сразу и по лицу.

[внешняя ссылка]