Литературные памятники 

Перебирала книжный шкаф, “обнаружила” серую тетрадку.
Оказалось - сборник рассказов Тэффи, вышедший в 1991 году.
В аннотации написано : ” ….В сборник вошли популярные в России и за рубежом рассказы разных лет,
большинство из которых до последнего времени не были знакомы советскому читателю.”

Мне вообще ничего не было известно о Тэффи, кроме созвучного названия кинофестифваля,
о названии которого не задумывалась. Что ж, всем когда-то что-то приходится узнать впервые.
Почитала. Навеяло воспоминания о рассказах Аверченко, Чехова, Чапека и О’Генри.
Интересно, какие ассоциации были у Надежды Александровны, когда писался этот рассказ?
Ей из французской эмиграции так виделась жизнь бывших соотечественников?
Не очень-то она любила русских людей, если так “посмеивалась” над их жизнью.

Но, получилось смешно, получилось…

… Но вот подумалось … А не взгляд-ли это со стороны?

Представить рассказ с одной заменой: гильотину заменить на телевидение.
Слишком “образно”, но есть аналогия - после некоторых телепередач - люди прямо “теряют голову”.

Точнее - новые законы, которые принимаются “не совсем умными” думцами,
но народ порой ведет себя как в рассказе.

Гильотина

Мемуары эти с чувством живейшей признательности посвящаю Троцкому.
Так как после гильотинирования я бы уже не смогла написать эти воспоминания, то приходится написать их сейчас.
Но это ровно ничего не значит, я давно заметила, что будущее мое почти не расходится с моим мечтанием о нем.
Поэтому пишу эти мемуары будущего смело и знаю, что не ошибусь.

* * *

Вечером, только что собралась ужинать, зашла Вера Валерьяновна.
– Я на одну минуточку! Страшно тороплюсь.
– Да куда ты? Посиди.
– Не могу, тороплюсь. Забежала только попрощаться: мне на завтра назначено гильотинироваться.
– Милая! - обрадовались мы. - Как все хорошо устроилось! Ведь нам всем тоже на завтра.
– Ночуй у меня , - сказала я. - Вместе все и поедем. Ну, где тебе с Галерной тащиться на Дворцовую площадь.
От меня все-таки ближе. А сегодня будем доедать земляничное варенье.
Уговорили ее с трудом.
– Знаешь, в последнюю минуту столько дела.
Я ужасно была рада - вместе будет весело, а то стой там в хвосте часа три, пока до тебя дойдет очередь.
Вчера, говорят, рубильщики забастовали на экономической почве и проморозили публику до пяти часов.
Делегация от рубильщиков обратилась к осужденным с просьбой поддержать их требования. Ну, те отнеслись
с чувством и обещали в крайнем случае объявить забастовку и до тех пор не казниться, пока правительство не
пойдет на уступки. И к пяти часам инцидент был ликвидирован.
Но эти хвосты прямо возмутительны! С одной стороны тянутся чуть не до Невского, с дугой - к Дворцовому мосту,
с третьей - заворачивают далеко за Эрмитаж. Гильотина, несмотря на новейшую технику и электрический привод,
работает медленно. Что толку, что оттяпывают сразу пятьсот голов, надо же сначала уложить этих пятьсот человек.
Толкотня, беспорядок. Ждать на морозе приходится по два часа. В публике ропот и возмущение.
– Налоги дерут, а ничего толком устроить не могут. Туда же, подумаешь, - сильная власть. Дураку сила - самому
на погибель.
Отчасти они правы. Неужели же нельзя придумать какую-нибудь карточную систему. Или поставить районные гильотины.
Заболтались часов до двенадцати. Много забавного. Говорят, наши модницы придумали для гильотины специальный парик
a la Marie Antionette. Платят за него бешенные деньги. Ну, стоит ли того? От сырости все эти парики моментально
развиваются, да и вообще дурацкий вид, когда такая Мария Антуанетта стоит в хвосте. Другое дело во времена
Французской революции. Там женщина входила на эшафот, словно на сцену. Публика на нее смотрела, и она всем была видна.
В народе гильотиной интересовались, она и пугала, и привлекала.
К изобретателю ее отностлись как к существу загадочному и замечетельному
Мальчишки на улицах распевали песенку:

Guillotine,
Medecin,
Politique (Гильотина,Врач, Политика (фр))

Палач тоже был лицом, привлекавшим к себе общее внимание.
– Monsieur de Paris. ( Господин Парижа (фр))
Теперь не то. Теперь гильотина поставлена как фабричное дело. Работают на ней рабочие, и все ясно и просто.
А все эти буржуазные претензии придать делу торжественость и красивость - смешны и глупы.
Ах, когда же мы наконец дорастем до правильного отношения к повседневным мелочам современной жизни.
Русский народ так быстро свыкся и сроднился с гильотиной, что даже странно думать, что ее когда-то не было.
Относится к ней с добродушием, только ему одному свойственным, и называет “Галотина Ивановна”.

Коль не станешь к именинам
Пироги мне стряпать
Я пойду на галотину
голову оттяпать, -

поется в народных частушках.
Утром поднялись рано.
Правду говорила Вера Валерьяновна, что в последнюю минуту всегда набирается масса дел.
К девяти часам пришел Мишель, друг нашего семейства. Ему удалось обменяться очередью с одним из своих сослуживцев,
и он будет гильотинироваться вместе с нами.
Пока пили чай да закусывали, пробило десять, и пора было собираться.
Мишель - незаменимый человек! - сделал на дорогу бутербродов.
– Может быть, часа три в хвосте стоять придется, проголодаемся.
Наконец, собрались. Выходим. Извозчика, конечно, ни одного. В трамвай не влезть. Пошли пешком по Садовой.
– Какая досада! - ворчала Вера Валерьяновна. - Сразу неудача. Это не предвещает ничего хорошего.
Она вообще суеверна.
Наконец около Сенной набрели на извозчика.

– Три красненьких?
– Да ты с ума сошел! Мы ведь не веселиться едем, а по делу. Гильотинироваться.
– А по мне все равно, - гнусит в ответ борода из-под нахлобученной шапки. - Все едино, куда вас несет.
Другие б наоборот, прибавили, коли последний раз на извозчике едут.
– За что же тебе прибавлять-то?
– Вам хорошо, - бубнила борода, - вам голову срежут, да и никаких хлопот. А тут - работай,
да лошадь корми, а овес-то нонче…
– Бери две красненьких, - торговался Мишель. - Хорошо поедешь - прибавим.
– Знаю я вас, - совсем уж озлился извозчик. - Не очень нам тоже выгодно вас, смертников возить.
Вон намедни вез одного, тоже все форсил: “Прибавлю да прибавлю”, - подвез его к гильотине,
а он говорит: “Обожди минутку, я только деньги разменяю, а то у меня миллион в одной бумажке”.
Да и сиг в толпу. Ну, я ждал, ждал, слез с козел, пошел его искать. Не видали ли , говорю, товарищи,
чернявого в бурой шапке? А они хохочут, говорят: “Уж не этот ли?” Смотрю - а он, подлец, уж казнился,
и голова на снегу валяется!
Веселый рассказ извозчика привел нас в благодушное настроение. Кстати подвернулся и другой, и мы поехали.
На Дворцовой площади масса народу. Экипажи, моторы, пешеходы. Но особой толкотни нет, вероятно, потому,
что на домах и заборах расклеены воззвания Троцкого о том, что наблюдение за порядком поручается
самим гильотинирующимся.
Мы расплатились с извозчиком и дали ему на чай, за что оно пожелал нам “легкого пару”.
Знакомых - масса! В одном из хвостов видела Ольгу Николаевну и Наталью Михайловну.
Обе в париках a la Marie Antionette, но почему-то не пудреных, а рыжих. От мороза лица
у них посинели, и, право, ничего во всем этом не было красивого.
Очень потешал публику какой-то бритый молодой человек. Говорят, что это конферансье какого-то маленького театрика.
Мимо хвостов шныряли мальчишки-газетчики и продавцы сбитня и жареных пирожков. Мишель хотел попробовать,
но я его отговорила - такая грязь, и пахнет сальной свечкой.
В одном из хвостов вышел скандал. Какой-то юркий молодой брюнет полез не в очередь, и не успели соседи
оглянуться, как он уже казнился.
Поднялся скандал. Стали кричать, что кто-то куму-то дал взятку, что евреи всегда умеют первые пролезть.
Холодно, скучно.
Мишель попросил постеречь его очередь и пошел посмотреть поближе на гильотину. Его очень беспокоил вопрос,
что отверстия для голов там слишком маленькие.
– А я голован и человек полный! - говорил он. - Я себе все уши обдеру.
Около меня ссорились две дамы:
– Как можно так душиться перед гильотиной! Это совершенно неприменимо. С вами стоять рядом нельзя -
мигрень разыгывается.
– Скажите, какие нежности, - фыркала другая. - Успокойтесь, не успеет ваша мигрень разыграться.
Она была права.
Дверца решетки, окружающей гильотину, распахнулась, и наш хвост быстро стал продвигаться вперед.
– Не напирайте, не напирайте!
– Нельзя ли поделикатнее…
– Ну и публика!
– Совершенно несознательные элементы. Следовало бы все нам, смертникам, самоопределиться,
составить союз и вообще взять гильотинное довольствие в свои руки.
– Теперь уже не поспеть.
– И о чем раньше думали!
– Проходи, проходи, не задерживай!
– И то идем.

А.П.ЧЕХОВ

ОТКРЫТИЕ


Навозну кучу разрывая,
Петух нашел жемчужное зерно...
Крылов

Инженер статский советник Бахромкин сидел у себя за письменным столом и от нечего делать
настраивал себя на грустный лад. Не далее как сегодня вечером, на бале у знакомых,
он нечаянно встретился с барыней, в которую лет двадцать - двадцать пять тому назад
был влюблен. В свое время это была замечательная красавица, в которую так же легко
было влюбиться, как наступить соседу на мозоль. Особенно памятны Бахромкину ее большие
глубокие глаза, дно которых, казалось, было выстлано нежным голубым бархатом, и длинные,
золотисто-каштановые волосы, похожие на поле поспевшей ржи, когда оно волнуется в бурю
перед грозой... Красавица была непреступна, глядела сурово, редко улыбалась, но зато,
раз улыбнувшись "пламя гаснущих свечей она улыбкой оживляла..." Теперь же это была худосочная,
болтливая старушенция с кислыми глазами и желтыми зубами... Фи!

"Возмутительно! - думал Бахромкин, водя машинально карандашом по бумаге. -
Никакая злая воля не в состоянии так напакостить человеку, как природа. Знай тогда красавица,
что со временем она превратится в такую чепуху, она умерла бы от ужаса..."

Долго размышлял таким образом Бахромкин и вдруг вскочил, как ужаленный...
- Господи Иисусе! - ужаснулся он. - Это что за новости? Я рисовать умею?

На листе бумаги, по которому машинально водил карандаш, из-за аляповатых штрихов и каракуль
выглядывала прелестная женская головка, та самая, в которую он был когда-то влюблен. В общем рисунок
хромал, но томный суровый взгляд, мягкость очертаний и беспорядочная волна густых волос были
переданы в совершенстве...

- Что за оказия? - продолжал изумляться Бахромкин. - Я рисовать умею!
Пятьдесят два года жил на свете, не подозревал в себе никаких талантов, и вдруг на старости лет - благодарю,
не ожидал, талант явился! Не может быть!
Не веря себе, Бахромкин схватил карандаш и около красивой головки нарисовал голову старухи...
Эта удалась ему так же хорошо, как и молодая...
- Удивительно! - пожал он плечами. - И как недурно, черт возьми! Каков? Стало быть, я художник!
Значит, во мне призвание есть! Как же я этого раньше не знал? Вот диковина!
Найди Бахромкин у себя в старом жилете деньги, получи известие, что его произвели в действительные статские,
он не был бы так приятно изумлен, как теперь, открыв в себе способность творить.

Целый час провозился он у стола, рисуя головы, деревья, пожар, лошадей...
- Превосходно! Браво! - восхищался он. - Поучиться бы только технике, совсем бы отлично было.
Рисовать дольше и восхищаться помешал ему лакей, внесший в кабинет столик с ужином.
Съевши рябчика и выпив два стакана бургонского, Бахромкин раскис и задумался...

Вспомнил он, что за все пятьдесят два года он ни разу и не помыслил даже о существовании в себе
какого-либо таланта. Правда, тяготение к изящному чувствовалось всю жизнь. В молодости он подвизался
на любительской сцене, играл, пел, малевал декорации... Потом, до самой старости,
он не перестал читать, любить театр, записывать на память хорошие стихи... Острил он удачно,
говорил хорошо, критиковал метко... Огонек, очевидно, был, но всячески заглушался суетою...
"Чем черт не шутит, - подумал Бахромкин, - может быть, я еще умею стихи и романы писать?
В самом деле, если бы я открыл в себе талант в молодости, когда еще не поздно было,
и стал бы художником, или поэтом? А?"

И перед его воображением открылась жизнь, не похожая на миллионы других жизней.
Сравнивать ее с жизнями обыкновенных смертных совсем невозможно.
"Правы люди, что не дают им чинов и орденов... - подумал он. - Они стоят вне всяких рангов
и капитулов... Да и судить-то об их деятельности могут только избранные..."
Тут же кстати Бахромкин вспомнил случай из своего далекого прошлого...
Его мать, нервная, эксцентричная женщина, идя однажды с ним, встретила на лестнице
какого-то пьяного безобразного человека и поцеловала ему руку.
"Мама, зачем ты это делаешь?" - удивился он. "Это поэт!" ответила она. И она, по его мнению, права...
Поцелуй она руку генералу или сенатору, то это было бы лакейством, самоуничижением,
хуже которого для развитой женщины и придумать нельзя, поцеловать же руку поэту,
художнику или композитору - это естественно...

"Вольная жизнь, не будничная... - думал Бахромкин, идя к постели. - А слава, известность?
Как я широко ни шагай по службе, на какие ступени ни взбирайся, а имя мое не пойдет дальше муравейника...
У них же совсем другое... Поэт или художник спит или пьянствует себе безмятежно, а в это время
незаметно для него в городках и весях зубрят его стихи или рассматривают картинки...
Не знать их имен считается невоспитанностью, невежеством.... моветонством..."

Окончательно раскисший Бахромкин опустился на кровать и кивнул лакею...
Лакей подошел к нему и принялся осторожно снимать с него одежду за одеждой.
"Мда... необыкновенная жизнь... про железные дороги когда-нибудь забудут, а Фидия и Гомера
всегда будут помнить... На что плох Тредьяковский, и того помнят... Бррр... Холодно!..
А что, если бы я сейчас был художником? Как бы я себя чувствовал?"
Пока лакей снимал с него дневную сорочку и надевал ночную, он нарисовал себе картину...
Вот он, художник или поэт, темною ночью плетется к себе домой... Лошадей у талантов не бывает;
хочешь не хочешь, иди пешком... Идет он жалкенький, в порыжелом пальто, быть может, даже без калош...
У входа в меблированные комнаты дремлет швейцар; эта грубая скотина отворяет дверь и не глядит...
Там, где-то в толпе, имя поэта или художника пользуется почетом, но от этого почета ему
не тепло ни холодно: швейцар не вежливее, прислуга не ласковее, домочадцы не снисходительнее...
Имя в почете, но личность в забросе... Вот он, утомленный и голодный, входит наконец к себе
в темный и душный номер... Ему хочется есть и пить, но рябчиков и бургонского - увы! - нет...
Спать хочется ужасно, до того, что слипаются глаза и падает на грудь голова,
а постель жесткая, холодная, отдающая гостиницей... Воду наливай себе сам, раздевайся сам...
ходи босиком по холодному полу... В конце концов он, дрожа, засыпает, зная, что у него нет
сигар, лошадей... что в среднем ящике стола у него нет Анны и Станислава, а в нижнем - чековой книжки...

Бахромкин покрутил головой, повалился в пружинный матрац и поскорее укрылся пуховым одеялом.
"Ну его к черту! - подумал он, нежась и сладко засыпая. - Ну его... к... черту...
Хорошо, что я... в молодости не тово... не открыл..."

Лакей потушил лампу и на цыпочках вышел.

Апч-хи. ( Чехов располагает на "перефразы". Классика - на все времена!)

Либерал-Оппозиционер с Омского Форума ЛОСь-ОФ сидел у себя за письменным столом и,
от нечего делать, настраивал себя на грустный лад. Не далее как сегодня пол-часа назад,
на Омском форуме он так удачно ответил одному ватнику про политику президента,
что сам себе удивился:
— Что за оказия? Я управлять страной умею!
Сколько лет жил на свете, а не подозревал в себе никаких талантов,
и вдруг - благодарю, не ожидал, — талант явился! Не может быть!

Не веря себе, Лось-Оф схватил клавиатуру и настрочил еще один ответ,
уже другому оппоненту. Этот пост удался ему так же хорошо, как и первый...

— Удивительно! — пожал он плечами. — И как недурно, чёрт возьми! Каков? Стало быть, я политик!
Значит, во мне призвание есть! Как же я этого раньше не знал? Вот диковина!

Найди ЛОСь-ОФ у себя в старом жилете деньги, получи известие, что ему начислили премиальные,
он не был бы так приятно изумлен, как теперь, открыв в себе способность управлять государством.
Целый час провозился он у монитора, отвечая то одному, то другому...

— Превосходно! Браво! — восхищался он. — Поучиться бы только технике, совсем бы отлично было.

Постить дольше и восхищаться помешала ему жена, внесшая в комнату ужин и банку пива.
....
Пока жена убирала со стола и готовила кровать ко сну, он нарисовал себе картину…
Вот он, президент (или премьер-министр), темною ночью едет к себе домой… Везут его на
казенном транспорте - своя машина есть, но на ней не погоняешь, когда захочется,
статус не позволяет...хочешь не хочешь, сиди скромненько…
Сидит он жалкенький, в черном пальто, быть может, даже без калош…
У входа в подъезд его встречают; эти грубые скоты зорко наблюдают - не икнуть, ни п*кнуть…

Там, где-то в толпе, имя его пользуется почетом, но от этого почета ему ни тепло,
ни холодно: имя в почете, но личность в забросе…
Вот он, утомленный и голодный, входит наконец к себе… Ему хочется напиться и забыться,
но - нельзя! Завтра с утра прессконференция.
Хочется ужасно завалиться с друзьями в баню...,
но друзья нынче все "с протянутой рукой", без души...

Лось-Оф покрутил головой, повалился в кровать и поскорее укрылся пуховым одеялом.
«Ну его к чёрту! — подумал он, нежась и сладко засыпая. — Ну его… к… чёрту…
Хорошо, что я… в молодости не тово… не открыл...»

Жена, увидав мужа спящим, села к монитору и вышла в "свой интернет"...